Откройте свой Мир!

В древнейших памятниках литературы и искусства всех древних народов постоянно упоминается о неких существах – полулюдях-полуживотных. Эти памятники сообщают о странных существах-гибридах, которые обычно обитали в святилищах на правах храмовых животных и питомцев, пользуясь особой любовью простых людей.

 

 

Великие цари древних шумеров, а впоследствии и цари Ассирии устраивали настоящую охоту на таких полулюдей, вероятнее всего просто ради сексуальных забав. В древних книгах очень много описаний оргий людей с полуживотными.

На рельефах знаменитого черного обелиска Салманассара II, хранящегося в Британском музее, нетрудно узнать странных существ – полулюдей-полуживотных. В Лувре, Багдадском музее и других археологических коллекциях можно найти немало изображений таких человекообразных «гибридов». На о.Мальта сохранились огромные каменные изваяния странных человекоподобных существ, пол которых определить невозможно.

Согласно современным постулатам биологии, скрещивание человека с животными в принципе невозможно, поскольку число хромосом в генетическом коде «партнеров» будет разным. Подобное спаривание никогда не даст жизнеспособного потомства. Однако откуда мы можем знать, каким именно генетическим кодом определялось число хромосом у этих странных переходных созданий? Возможно, эти «гибриды» были первым экспериментом представителей внеземного разума по формированию человека? А все эти оргии и постоянные совокупления с полуживотными-полулюдьми задерживали развитие человека?

Впоследствии низменные привычки людей в скотоложстве и содомии привели к радикальным мерам наказания людей со стороны богов: было решено избранных богами людей отвести в карантинные зоны и там, оберегая их от скотской похоти путем жестких законов и суровых наказаний, вывести новое поколение людей, а остальных уничтожить.

Об этом много говорится в Библии, в книгах древних шумеров.

[ читать дальше → ]

Несколько каменных скульптур, недавно обнаруженных в центральной Мексике, указывают на существование ранее не известной культуры.

15 лет назад археологи нашли несколько предметов в долине Тулансинго. Большая часть из 41 найденного артефакта настолько не похожа на ранее обнаруженные предметы, что их трудно отнести к какой-либо из известных культур.
Многие фигуры изображают людей, которые сидят, положив руки на колени. Некоторые имели головные уборы со змеями у основания. Одна фигура изображает человека, появляющегося из пасти ягуара. Скульптуры изготовлены с применением песка, извести и воды и раскрашены синей или зеленой краской.
Все артефакты датируются периодом 600-900 гг. н.э. Исследователи назвали неизвестную культуру Huajomulco в честь необычной пирамиды, обнаруженной в штате Идальго, сообщает Zele.

Эмма Найтли
Июль 2008

Вот все говорят, что у жирафа шея была сперва короткая, но потом незаметно вытянулась и он стал украшением саванн. Почему-то по отношению к нему это называется эволюцией, а ко мне – деградацией. Во всяком случае, так это называет моя прабабушка. Воображаемая.
Она сидит напротив меня в кресле с прямой спинкой: гладкие кудри блестят как лакированные, накрахмаленный фартук сияет белизной, в руках – вышивка, изображающая котят перед церковью.
– Эмма, – говорит она, – меня удивляет глубина деградации современных молодых леди.
До явления прабабушки присут­ствовавшие молодые леди чув­ст­вовали себя прескверно. Воз­можно, они вчера немного перебрали текилы. Но все-таки «деградация» – слишком сильно сказано, не так ли?
- Зачем ты стрижешь волосы? - спрашивает прабабушка.
– Потому что моя стрижка стоит двести фунтов, ее делает лучший парикмахер Лондона и она подчеркивает мою индивидуальность, долихоцефальную форму черепа и глубокое чувство стиля.
– Это ужасно, – говорит прабабушка. – Длинные волосы являются лучшим украшением женщины. Я не понимаю, как можно, находясь в здравом уме и трезвом рассудке, избавиться от своей красоты.
– Моему бойфренду нравится моя стрижка.
– Неправда. Ему нравишься ты. Но, естественно, он предпочел бы, чтобы у тебя были длинные локоны. Посмотри обложки ваших этих… журналов для джентльменов. Там не найдешь обкорнанных девиц, эти м-м-м... профессионалки еще не забыли, что привлекает мужчин на самом деле. Теперь следующее. Почему ты сидишь на кухне вот в таком виде? Почему на тебе этот неопрятный халат? Почему у тебя мокрая голова и лицо... Извини, пожалуйста, дорогая, но тебе просто необходимо что-то сделать со своим лицом. Приложить лед к глазам… Может быть, слегка подкрасить губы. И во всяком случае, не появляться в таком неприбранном виде перед своим суженым.
– Я нахожусь у себя дома. Сейчас семь утра, и вчера была неплохая вечеринка. Нельзя требовать от человека невозможного. Суженый как-нибудь перетопчется, а если ему что-то не нравится, он может валить ко всем чертям. Ничто на свете не заставит меня делать макияж, когда я в таком состоянии. В конце концов, он клянется, что любит меня именно такой, какая я есть.
Прабабушка считает, что верить мужским клятвам нельзя. Она говорит, что мужчины любят только красивое, поэтому мне необходимо быть красивой всегда: вечером, утром, после авиакатастрофы и на смертном одре. Причем не только красивой, но и аккуратной. Это даже важнее. Свежесть и опрятность – вот самое главное для мужчин.
– Что?! Это для Дэвида-то? Для лучшего друга бактерий и по­кровителя грязи, для бога потных рубашек и властелина дырявых носков? Я люблю его, но факт остается фактом: Дэви фантастическая свинья.
– Поэтому джентльменов и восхищает наше умение всегда и во всем поддерживать порядок. Жить с неряхой – для любого мужчины наказание, и он будет с завистью смотреть на знакомых, жены которых всегда выглядят как истинные леди, а не как чумазые докеры.
– Ладно, когда Дэви выйдет из ванной, я пересяду в тень от буфета и стану прятать там свое нечеловеческое уродство, пока он будет готовить завтрак.
Бабушка выглядит потрясенной, словно я только что произнесла слова отречения от христиан­ской веры и перешла в язычество с каннибалистским уклоном.
– Завтрак должна готовить ты. В крайнем случае – повар под твоим руководством. Кухня – это царство женщины, храм, в котором она приносит жертвопри­ношения во имя своей любви. Муж вообще не должен знать, где тут что находится. Лучше всегда сервировать еду в столовой, потому что кухня – это запретная территория для джентльменов.
– У нас нет столовой. И я не собираюсь трижды в день изображать из себя жрицу любви, гремя сковородками.
– Тогда зачем ты с ним вообще живешь? Дом для мужчины – это место, где царят радость и покой и где его ждет пища. С любовью приготовленная пища. И не надо так презрительно морщиться: кулинария – это величайшее искусство, граничащее с магией.
– Ага. Только шедевры исчезают в желудках через пять минут после приготовления.
– Музыка исчезает еще быстрее. Нота, едва прозвучав, тает в воздухе, но от этого мелодия не перестает быть чудом. А вместо нотных тетрадей – книжечки для записывания рецептов…
– В день, когда я заведу себе книжечку для записывания рецептов, я пущу себе пулю в лоб.
– Эмма, – с состраданием смотрит на меня прабабушка. – Я не понимаю, зачем ты заканчивала университет, когда любой бродячий дрессировщик сурков знает, как надо приручать зверей. Их надо прикармливать.
– Мне есть чем прикармливать Дэви и помимо карри собственного приготовления.
– Ты говоришь об этом?
– Да-да, я говорю о сексе. Ничего стыдного в этом слове нет. И в самом занятии тоже. И вот тут Дэви чудовищно повезло, потому что в этом плане я безукоризненна. К счастью, природа одарила меня замечательным либидо, я готова к сексу всегда, я не боюсь экспериментов, я люблю секс!
– Но это же глупо, Эмма! Мужчине вовсе не нужна доступная женщина. Они устроены иначе. Девочка моя, им всегда нужно это, но самое главное для них – добиваться, покорять и гнаться за ускользающим. Когда женщина отдается им целиком и полностью, когда они вольны в любое время взять ее – они теряют к ней интерес. Я не говорю о том, что мужа надо отлучать от супружеской постели, но он должен воспринимать секс как награду. Не очень частую.
– Ты не понимаешь условий современной жизни. Сейчас секса стало много. Очень много. Он буквально повсюду. И если я нач­ну ускользать от Дэви, уверяю тебя, он просто будет больше времени торчать на порносайтах, а потом и вовсе уйдет к девушке с нормальными сексуальными аппетитами.
– Не уйдет. Никто не уходит от книги, в которой остались недочитанные страницы. И твоя задача – сделать так, чтобы эти последние страницы никогда не кончались, а он бы чувствовал, что впереди будет самое интересное.
– Ладно, я просто поговорю об этом с Дэви.
– О чем?
– Об ускользании и недочитанности. Мы всегда откровенно говорим друг с другом обо всем. Самое лучшее в Дэви – это то, что от  него можно ничего не скрывать. Мы не только любовники, мы – настоящие друзья, понимаешь?
Прабабушка качает головой, делая последние стежки на викторианской розе.
– Откровенность в супружестве – это очень наивно, девочка моя. Если ты будешь откровенно говорить своему мужчине все, что думаешь, ваши отношения обречены.
– То есть я должна ему лгать?
– Не надо путать ложь и деликатность. Кстати, о деликатности. Зачем ты сказала ему вчера, что у него появился живот?
– Потому что он у него появился. И если Дэви немедленно не отправится в спортзал, этот живот будет расти, расти и в конечном счете завоюет вселенную. Достаточно посмотреть на папу Дэви, чтобы понять, как велика опасность.
– Никогда нельзя критиковать мужчину. Ни его внешность, ни его поступки.
– Здрасьте, приехали. Почему это нельзя?
– Потому что их это ранит сильнее, чем нас. Они куда больше нуждаются в одобрении и постоянной поддержке. Эмма, ваши современные женщины, которые боролись за равноправие, знаешь какую самую большую ошибку сделали? Они думали, что свергают мужчин с пьедестала. А на самом деле они сами спустились с него. Целые тысячелетия мы потратили на то, чтобы постичь искусство управления мужчинами. Мы добились того, что они почитали нас, заботились о нас, преклонялись перед нами, следовали нашему незаметному, тонкому руковод­ству. Мать воспитывала сына, жена лаской управляла мужем, послушная дочь следила за престарелым отцом. Мы были для них высшими существами, слишком нежными и хрупкими, чтобы работать, чтобы самим пододвигать себе стул, открывать двери и снимать манто. Благодаря нам мужчины были сильными, самоотверженными и благородными. Они воевали, странствовали и трудились, а мы хозяйничали в доме и воспитывали на свое усмотрение их детей. Мы были их идеалом, который они обожествляли! Зачем, зачем вы все это разрушили, глупые девчонки?
Прабабушка сложила рукоделие в корзинку, печально на меня посмотрела и растворилась в воздухе.
– Эм! – завопил Дэви. – Быстрее иди сюда! Черт, у меня, кажется, фурункул на заднице! Ты не могла бы посмотреть?
«Интересно, а к обожествленному идеалу он обратился бы с таким предложением?» – подумала я, перед тем как открыть дверь в ванную.

 

 

 

 

Эмма Найтли
Сентябрь 2008

О том, как делаются дети, я узнала в десять лет. До этого я думала, что от поцелуев. Я точно знала: если герой целует героиню, то на следующей странице она уже укачивает на руках румяного малыша. И еще обычно почему-то плачет.
Каким образом я ухитрилась не замечать постельных сцен в кино и глубокомысленных разговоров шепотом в школе – я не знаю. Но факт остается фактом: мою святую невинность изо всех сил охраняли ангелы.
Ангелы сдались, когда Кэрол принесла в школу презерватив.
«А что это такое?» – спросила я.
Если вы когда-нибудь захотите почувствовать себя отщепенцем и изгоем общества – придите в начальную школу Роял Рассел и спросите, что такое презерватив.
 
Явившись домой в расстроенных чувствах, я незамедлительно потребовала разъяснений у мамы. Мама вздохнула и, отложив в сторону книгу про космических пиратов, как могла посвятила свою дочь в великую тайну размножения.
К сожалению, она оперировала в основном термином «писечка». Думаю, этот факт задержал начало моей половой жизни года на три.
Открывшиеся перспективы перевернули мою маленькую вселенную: все это было настолько неприлично, что в возрасте от 10 до 11 лет я была самым настоящим мизантропом: мне было стыдно смотреть на людей, потому что я точно знала, откуда они появляются и чем занимаются (для королевы и Хью Гранта я делала исключение. Для Хью, как выяснилось, напрасно).
В 12 лет у меня начались месячные, я обзавелась собственной коробкой с тампонами и более либеральным мировоззрением. Например, вместе с Кэрол бегала подглядывать, как тренируются старшие футболисты. У одного из полузащитников были ужасно широкие шорты, и, если лечь на траву и притвориться, что разглядываешь жучков и ромашки, а полузащитника в это время собьют с ног, то можно было изрядно расширить свой кругозор. Кроме того, у меня выросла грудь, и это было весьма занимательно, так как она тряслась, когда подпрыгиваешь. Мужчинам не понять этой тихой радости, но не стоит забывать, что до этого у меня на теле не тряслось ничего, если не считать помпонов на гольфах.
Гормоны продолжали честно выполнять свою работу, а тринадцатилетняя я терзалась вопросом, как заставить Энди Брэквелла обратить на меня хоть какое-то внимание. В ту пору я взялась вести дневник, который потом сохранила – чисто из самовоспитательных целей: чтобы, если мне вдруг покажется, что я умнее и лучше всех, а окружает меня тупое человеческое стадо, всегда можно было достать заветную тетрадку и прочитать, например, запись за 12 марта 1994 года.
«Энди, Энди, милый, милый, любимый, единственный. Энди. Энди Брэквелл. ЭНДИ!!! Энди, Энди, Энди, Энди. Я обожаю Энди Брэквелла!!! Сегодня он в черном пуловере, и все девчонки на него смотрели».
И сразу как-то преисполняешься скромности.
Знойное лето своего шестнадцатилетия я провела в ссылке в Суррее. Родители затеяли разводиться, и меня сплавили к тетушке Роуз, которая хотя и любила немножко выпить, но в целом была сочтена подходящим наставником для молодежи в моем лице. И там я встретила Вонючку. Он был прекрасен. По вечерам тетушка Роуз предавалась легкой грусти над стаканчиком виски со льдом, а принц Вонючка раскрывал мне объятия, когда я, немножко пыхтя, но в целом изящно, вылезала из окна мансарды. Долгие часы мы лежали в куче старых ковриков на чердаке дома его бабушки и пытались любить друг друга. Я неоднократно слышала, что сексуальные инстинкты – врожденные: все, что нужно делать, неопытным любовникам подскажет сама природа. Но в случае нас с Вонючкой природа молчала, крепко стиснув зубы, – видимо, страшно не желала, чтобы мы, не дай бог, размножились.
Ему тоже было шестнадцать, и он изо всех сил старался показаться опытным. Называл, к примеру, бюстгальтер «лифоном». К сожалению, это было практически все, что он умел. Нет, конечно, если бы я позволила целиком снять с себя джинсы, может быть, дело и двинулось с мертвой точки, но за этот последний бастион я сражалась как могла. В качестве компромисса мы спускали их до колен, что занимало два-три утомительно-упоительных часа. После этого отважный Вонючка пытался овладеть мною, но с тем же успехом он мог бы пытаться проделать это с русалочкой: тесно спутанные джинсами ноги не намного предпочтительнее хвоста.
Днем я ходила невыспавшаяся, с искусанными губами и безумными глазами, периодически впадая в сладострастное забытье. Тетя Роуз не замечала ничего, да и выглядела примерно так же. Мы с ней обе жили лишь мечтой о вечерних свиданиях: меня ждал Вонючка, ее – «Лафройг» пятнадцатилетней выдержки.
Когда пришлось возвращаться домой, я честно рыдала, а Вонючка, думаю, в глубине души ликовал. Подозреваю, что месяц бесплодных тисканий на чердаке несколько его подкосил. Жаль, что я не помню его настоящего имени и не могу проверить в Интернете, не стал ли он монахом или, скажем, маньяком, душащим женщин в подворотнях.
В семнадцать лет я начала волноваться. Почти все мои подруги к тому времени завели себе бойфрендов и обладали хоть каким-то сексуальным опытом. Даже Кэрол, которая к тому времени весила 190 фунтов и вырастила себе довольно оригинальный нос.
 
А мне приходилось задавать им дурацкие вопросы. Например: «А нужно ли запихивать в презерватив яички или он и так не сползает?»
Дошло до того, что они обсуждали при мне свои делишки, понизив голос, потому что как приличные леди не желали поднимать кое-какие вопросы при невинных девушках.
Нет, не то чтобы у меня не было возможностей. То и дело на моем жизненном пути встречались добровольцы, готовые помочь в моей маленькой проблеме. Но в последний момент я всегда давала задний ход. Поцелуи на вечеринках, жаркий петтинг на скамейке в парке – на все это я была согласна. Но как только дело начинало по-настоящему пахнуть керосином, вся моя воинственная решительность немедленно затухала.
Нет, я не боялась, что будет больно или, например, что этот бесчувственный негодяй разрушит мою хрупкую психику. Черта с два тогда можно было что-то сделать с моей психикой! Ею можно было траншеи копать!
Но вспоминая незабвенного Вонючку, я начинала паниковать. В глубине души я была уверена, что именно со мной ни у кого ничего не получится, что я сделаю какую-нибудь чудовищную глупость и всем будет стыдно. И что я вообще устроена не так, как все женщины. Возможно, у меня там вообще ничего нет, а то, что есть, залито бетоном. (Школьный гинеколог, правда, ничего такого не говорила, но, может быть, она просто не хотела меня расстраивать.)
Говорят, что нельзя заводить себе любимые страхи, так как они непременно сбудутся. Это великий закон общей подлости мироздания. Боишься собак – и тебе откусит ягодицу ротвейлер. Не веришь хирургам – и они забудут в твоем аппендиксе ключи и водительские права. А если ты всю жизнь живешь в страхе перед молнией, то уж она непременно постарается извернуться так, чтобы тюкнуть тебя по темечку.
– Почему у меня ничего не получается? – сквозь зубы стонет Крис. Это мой первый любовник. Точнее, тот, кто должен был стать первым любовником. Ему 26 лет, и он уже был женат. Что ответить Крису, я не знаю, так как пребываю в молчаливой истерике. Он уже два часа предпринимает решительные атаки – у меня все болит, все стерто и все вспухло.
– Прекрати зажиматься! – говорит он. – Постарайся расслабиться!
Я изо всех сил стараюсь расслабиться. Так стараюсь, что у меня, кажется, начинаются судороги челюстей.
Я уже давно не хочу никакого секса, я согласна на вечное безбрачие, лишь бы все это наконец кончилось. К сожалению, обстановка не располагает к тому, чтобы выбрать подходящий момент и незаметно уйти: машины у меня нет, а мы за сорок миль от Лондона, в романтическом отеле для влюбленных.
Я стараюсь отвлечься. Думаю, например, о насильниках. О том, как им, бедным, непросто приходится и какой это тяжелый, неблагодарный труд.
– Да что ж такое… – бормочет Крис.
Тут у меня неожиданно решает проснуться чувство юмора – как всегда, некстати.
– Позвони на ресепшен, попроси, чтобы прислали штопор, – советую я.
Розовые стены отеля для влюбленных краснеют в свете отвратительного алого ночника. Мне уже нечего терять: я не женщина, я урод. Возможно, скрытый гермафродит.
– Ладно, – говорит Крис. – Что-то я сегодня не в форме. Давай просто полежим, поболтаем.
И тут же засыпает. Я сворачиваюсь калачиком подальше от него и тихо, скромно плачу, засунув в рот угол подушки. В этот момент я ненавижу Криса, себя, мужчин, женщин и прежде всего – того, кто придумал такой глупый, неудобный и непристойный способ любви. Кто бы этот мерзавец ни был.
Крис лишил меня девственности, пока я спала, причем успела проснуться только под самый конец, чтобы сказать классическое «ой!».
И потом был восхитительно долгий уикенд, во время которого мы вообще не вылезали из постели, а все подтверждали, подтверждали и еще раз подтверждали тот факт, что я настоящая, стопроцентная женщина, которой не страшен никакой секс!
И все же иногда я грущу по своей невинности. По временам, когда я искренне верила, что куннилингус – это термин из физики. И в то, что у китайцев была такая казнь для женщин: их заставляли спать с тремя мужчинами сразу и бедняжки умирали от наслаждения. И в то, что мужчина во время секса не в состоянии собой владеть до такой степени, что, если его кинуть в огонь, он и там будет яростно любить свою сгорающую подругу. Я скучаю по всей этой очаровательной дремучей мифологии девственниц, которые возводят такое приятное, но незатейливое дело, как секс, до Великой Мистерии Бытия.

 

 

 

Эмма Найтли

Сентябрь 2008